Правительство Московской области // Глава Бронниц – о маленьком городе и сложностях с привлечением инвестиций, туристов и кадров

БРО́ННИЦЫ

БРО́ННИЦЫ, го­род в Рос­сии, в центральной час­ти Мо­с­ков­ской области, центр одноимённого городского округа. Население 22,5 тыс. чел. (2019). Рас­по­ло­жен на вы­со­ком ле­вом бе­ре­гу р. Мо­ск­ва (при­стань), в 11 км от од­но­имённой железнодорожной станции.

История

Впер­вые упоми­на­ет­ся в 1453 как с. Брон­ни­чи в ду­хов­ной гра­мо­те великой княгини мо­с­ков­ской Со­фьи Ви­тов­тов­ны, же­ны Ва­си­лия I Дмит­рие­ви­ча. Название, по пре­да­нию, свя­за­но с тем, что здесь жи­ли мас­те­ра-брон­ни­ки, из­го­тов­ляв­шие ла­ты и коль­чу­ги. По др. вер­сии, название оз­на­ча­ет ме­сто час­тых сра­же­ний («бра­ней») с мон­го­ло-та­та­ра­ми. По-ви­ди­мо­му, уже с 16 в. яв­ля­лось цар­ской вот­чи­ной. В Бронницах су­ще­ст­во­вал цар­ский кон­ный за­вод (не позд­нее 1634–1845); в 1706 Пётр I пе­ре­дал его вме­сте с при­пис­ны­ми кре­сть­я­на­ми в лич­ное вла­де­ние кн. А. Д. Мен­ши­ко­ву, по ука­зу императора Пет­ра II в 1728 за­вод вновь пе­ре­дан в ве­дом­ст­во двор­цо­во­го Ко­ню­шен­но­го при­ка­за. В 1781–1924 Бронницы – уезд­ный го­род Мо­с­ков­ской губернии. Хо­зяйственные за­ня­тия на­се­ле­ния бы­ли свя­за­ны с обес­пе­че­ни­ем ме­ст­но­го спро­са и об­слу­жи­ва­ни­ем тор­го­во­го трак­та Мо­ск­ва – Ко­лом­на. В 1929–59 рай­он­ный центр Мо­с­ков­ской области (в 1959–60 в со­ста­ве Лю­бе­рец­ко­го района, в 1960–92 – Ра­мен­ско­го района). С 1992 го­род об­ла­ст­но­го под­чи­не­ния, центр одноимённого городского округа.

Архитектура

Фото А. И. Нагаева Бронницы. Собор Архангела Михаила (1696–1705) и колокольня (сер. 19 в.) на центральной площади города.

В Бронницах со­хра­ни­лась ре­гу­ляр­ная пла­ни­ров­ка 18 в. с пря­мо­уголь­ной се­тью улиц. На центр. пло­ща­ди – 5-гла­вый бес­столп­ный со­бор Ар­хан­ге­ла Ми­хаи­ла (1696–1705) с тра­пез­ной (пе­ре­строе­на в 1865), со­че­таю­щий тип по­сад­ско­го хра­ма с де­ко­ра­тив­ны­ми эле­мен­та­ми моск. ба­рок­ко (в ин­терь­е­ре леп­ные кар­ту­ши об­рам­ля­ют жи­во­пис­ные пан­но; ико­ны Т. И. Фи­лать­е­ва пе­ре­да­ны в Му­зей древнерусского искусства им. прп. Ан­д­рея Руб­лё­ва); клас­си­ци­стич. церковь Ио­ан­на Ми­ло­сти­во­го (Вхо­дои­е­ру­са­лим­ская; нач. 1840-х гг., арх. А. М. Шес­та­ков) и ко­ло­коль­ня (сер. 19 в., арх. В. И. Бо­ве). Ком­плекс ка­зарм кон­но­го пол­ка, об­ра­зую­щий ка­ре с уг­ло­вы­ми и въезд­ным па­виль­о­на­ми, по­стро­ен в сти­ле ам­пир (1-я пол. 19 в.). В 1999 на мес­те сне­сён­но­го клад­би­ща соз­дан ме­мо­ри­аль­ный парк, вос­ста­нов­ле­но над­гро­бие вну­ка А. С. Пуш­ки­на – А. А. Пуш­ки­на (1863–1916), слу­жив­ше­го предводителем брон­ниц­кой уезд­ной зем­ской упра­вы (1894–1916), брон­ниц­ким уезд­ным пред­во­ди­те­лем дво­рян­ст­ва (1896–1909). Его бюст (скульп­тор М. Г. Саль­ман) в том же го­ду ус­та­нов­лен пе­ред зда­ни­ем городской ад­ми­ни­ст­ра­ции.

Центры науки и культуры

Научно-исследовательский институт ав­то­мо­биль­ной тех­ни­ки № 21 Министерства обо­ро­ны РФ. Фи­ли­ал Московского ав­то­мо­биль­но-до­рож­но­го института. Му­зей ис­то­рии го­ро­да (1998).

Хозяйство

Юве­лир­ное про­изводство (круп­ней­шее пред­при­ятие го­ро­да – «Брон­ниц­кий юве­лир»), пред­при­ятия деревообработки, лёг­кой и пи­ще­вой промыш­ленности.

Окрестности

Близ города, в с. Мар­ко­во (в 17 в. вот­чи­на кня­зей Одо­ев­ских), – Ка­зан­ская церковь (1672–80, арх., воз­мож­но, П. П. По­те­хин), од­но­гла­вая, ок­ру­жён­ная с 3 сто­рон кры­ты­ми па­пер­тя­ми, де­ко­ри­ро­ван­ная из­раз­ца­ми и бе­ло­ка­мен­ной резь­бой (позд­нее пе­ре­страи­ва­лась, уб­ран­ст­во ин­терь­е­ра вы­пол­не­но мас­те­ра­ми Ору­жей­ной па­ла­ты; ико­но­стас с ико­на­ми 1-й половины 18 в.; при­дель­ный ико­но­стас – в Му­зее древнерусского искусства им. прп. Ан­д­рея Руб­лё­ва). В с. Крив­цы (в начале 18 в. вла­де­ние кн. М. А. Вол­кон­ско­го) – Смо­лен­ская церковь (1708) в сти­ле московского ба­рок­ко, ти­па «вось­ме­рик на чет­ве­ри­ке», с бе­ло­ка­мен­ным рез­ным убо­ром, рез­ной ико­но­стас (начало 18 в., с по­нов­ле­ния­ми 19 и 20 вв.). Рядом с городом рас­по­ло­же­ны усадь­бы Де­неж­ни­ко­во в сти­ле клас­си­циз­ма (соз­да­на в по­след­ней четверти 18 в. вла­дель­цем И. Л. Та­лы­зи­ным и его на­след­ни­ка­ми) и Ав­доть­и­но (име­ние про­све­ти­те­ля Н. И. Но­ви­ко­ва). В усадь­бе Марь­и­но жи­ли де­каб­ри­сты М. А. Фон­ви­зин (1853–54) и И. И. Пу­щин (1857–59), оба по­хо­ро­не­ны в Бронницах у стен со­бо­ра Ар­хан­ге­ла Ми­хаи­ла.

Список улиц, переулков и проездов Бронниц

Ссылки

• Московская область Городские округа Балашиха • Бронницы • Власиха (ЗАТО) • Восход (ЗАТО) • Дзержинский • Долгопрудный • Домодедово • Дубна • Егорьевск • Жуковский • Звенигород • Звёздный городок (ЗАТО) • Ивантеевка • Кашира • Коломна • Королёв • Котельники • Красноармейск • Краснознаменск (ЗАТО) • Лобня • Лосино-Петровский • Лыткарино • Молодёжный (ЗАТО) • Мытищи • Озёры • Орехово-Зуево • Подольск • Протвино • Пущино • Реутов • Рошаль • Серебряные Пруды • Серпухов • Фрязино • Химки • Черноголовка • Электрогорск • Электросталь • Шаховская

Отрывок, характеризующий Бронницы

Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма. – Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев. – А! полноте пожалуйста, – сказал другой. Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание. Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему. «В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“. Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело. Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения. Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие. Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни. На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий. – Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый. Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен. Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни. – Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом: – Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь. – Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия. – Что с тобой? Ты болен? – Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения. Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности. Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил: – Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.] – Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится. Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l’essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества. В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet’a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d’un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ. Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.